Музыкальное окружение
В семье Горовица, пожалуй, только отец был далек от музыки. Самуил Йоахимович был владельцем фирмы по торговле редким по тем временам товаром — электрическим оборудованием. По образованию инженер, он прекрасно разбирался в том, что продавал.
Владимир Самуилович Горовиц родился 1 октября 1903 года. Одни источники утверждают, что появился он на свет в Бердичеве, который по сей день историки с горечью называют «еврейской Атлантидой», а в позапрошлом веке величали не иначе как «Волынским Иерусалимом»: этот небольшой городок был известен во всей Европе как центр хасидизма. Другие исследователи вроде как обнаружили в метрических еврейских книгах города Киева упоминания о появлении на свет и Владимира Горовица, и отца его Самуила, и дяди Александра, и братьев, и сестры. В пользу «киевской» версии говорит и то обстоятельство, что дед будущего музыканта Иоахим Горовиц был известным в Киеве купцом первой гильдии, а потому имел право жить вне черты оседлости.
Но самое интересное, что в 1874 году он стал директором киевского отделения Императорского русского музыкального общества, — по-видимому, не без участия своей жены, которая прекрасно играла на фортепиано и в 1873 году даже числилась членом-посетителем того самого общества. Один из их двух сыновей, Александр, окончил Киевское музыкальное училище и Московскую консерваторию. В Киевском музыкальном училище учились также и мать Владимира Горовица, и двое его братьев, и сестра: Яков и Регина, как и он, стали пианистами, Григорий же единственный предпочел скрипку.
Владимир поступил в консерваторию, когда ему было всего девять лет. Первые шаги в музыке он делал вместе с матерью, которая никак не предполагала, что растит будущего прославленного музыканта. Все были уверены, что Владимир станет композитором или преподавателем музыки (что и случилось с его братьями и сестрой). Мальчик поступил в класс Сергея Тарновского и Феликса Блуменфельда, часами просиживал за инструментом, а к десяти годам уже играл все произведения Вагнера.
Ему словно не хватало того, чему учили в консерватории. Сам выучил от начала до конца некоторые оперы Римского-Корсакова и Чайковского, чем поражал педагогов и родителей. Владимир Горовиц играл виртуозно, стремительно, знал все произведения любимых авторов. И постепенно начал сочинять сам, во многом подражая своему кумиру, Рахманинову. Позднее он даже несколько раз исполнит некоторые свои юношеские композиции, запишет пластинку — и больше не будет возвращаться к ним, словно отдав дань счастливому киевскому детству и навсегда распрощавшись с ним.
Credits
New World Encyclopedia writers and editors rewrote and completed the Wikipedia article
in accordance with New World Encyclopedia standards. This article abides by terms of the Creative Commons CC-by-sa 3.0 License (CC-by-sa), which may be used and disseminated with proper attribution. Credit is due under the terms of this license that can reference both the New World Encyclopedia contributors and the selfless volunteer contributors of the Wikimedia Foundation. To cite this article click here for a list of acceptable citing formats.The history of earlier contributions by wikipedians is accessible to researchers here:
Vladimir Horowitz history
The history of this article since it was imported to New World Encyclopedia:
History of «Vladimir Horowitz»
Note: Some restrictions may apply to use of individual images which are separately licensed.
Awards and recognitions
Grammy Award for Best Classical Performance — Instrumental Soloist or Soloists
- 1987 Horowitz: The Studio Recordings, New York 1985 (Deutsche Grammophon 419217)
- 1969 Horowitz on Television: Chopin, Scriabin, Scarlatti, Horowitz (Columbia 7106)
- 1968 Horowitz in Concert: Haydn, Schumann, Scriabin, Debussy, Mozart, Chopin (Columbia 45572)
Grammy Award for Best Instrumental Soloist(s) Performance
- 1989 Horowitz Plays Mozart: Piano Concerto No. 23 (Deutsche Grammophon 423287)
- 1979 Golden Jubilee Concert, Rachmaninoff: Piano Concerto No. 3 (RCA CLR1 2633)
Grammy Award for Best Instrumental Soloist Performance
- 1993 Horowitz Discovered Treasures: Chopin, Liszt, Scarlatti, Scriabin, Clementi (Sony 48093)
- 1991 The Last Recording (Sony SK 45818)
- 1988 Horowitz in Moscow (Deutsche Grammophon 419499)
- 1982 The Horowitz Concerts 1979/80 (RCA ARL1-3775)
- 1980 The Horowitz Concerts 1978/79 (RCA ARL1-3433)
- 1979 The Horowitz Concerts 1977/78 (RCA ARL1-2548)
- 1977 The Horowitz Concerts 1975/76 (RCA ARL1-1766)
- 1974 Horowitz Plays Scriabin (Columbia M-31620)
- 1973 Horowitz Plays Chopin (Columbia M-30643)
- 1972 Horowitz Plays Rachmaninoff (Etudes-Tableaux Piano Music; Sonatas) (Columbia M-30464)
Grammy Award for Best Classical Album:
- Columbia Records Presents Vladimir Horowitz
- 1966 Horowitz at Carnegie Hall: An Historic Return
- 1972 Horowitz Plays Rachmaninoff (Etudes-Tableaux Piano Music; Sonatas)
- 1978 Concert of the Century with Leonard Bernstein (conductor), the New York Philharmonic, Dietrich Fischer-Dieskau, Vladimir Horowitz, Yehudi Menuhin, Mstislav Rostropovich, Isaac Stern, Lyndon Woodside
- 1988 Horowitz in Moscow (Deutsche Grammophon 419499)
- 1987 Horowitz: The Studio Recordings, New York 1985 (Deutsche Grammophon 419217)
Grammy Lifetime Achievement Award, 1990
Grammy Award for Best Engineered Album, Classical:
- 1966 Horowitz at Carnegie Hall — An Historic Return
- 1987 Horowitz: The Studio Recordings, New York 1985 (Deutsche Grammophon 419217)
Владимир Горовиц: побег к славе
Слухи о молодом пианисте быстро разошлись по стране. Москва и Петроград уже лежали у его ног, его выступления собирали аншлаги, и попасть на них стремились уже и зарубежные музыканты, гастролировавшие в России. Один из них, австрийский пианист Шнабель, и решил судьбу нашего героя. В 1923 году, услышав Горовица в Петрограде, австриец пришел к нему в гримерку и настойчиво порекомендовал отправиться в европейское турне. Большевики выпустили пианиста из страны: тогда, в 1926 году, поездки за границу дозволялись многим знаменитостям — Есенину, Горькому, Маяковскому, Шаляпину. Но Горовица ждало горькое разочарование. Его первый концерт в знаменитом берлинском «Бетховенхалле» не имел особенного успеха: публика прохладно встретила гастролера из России, чья экспрессивная исполнительская манера оказалась ей не так близка, как отстраненное, безэмоциональное исполнение немецких артистов.
Но Горовица не очень огорчил холодный прием. Впереди была вся Европа, отступать было совершенно некуда. Как это часто бывает, славу ему принес случай. После выступления в Гамбурге по городу поползли слухи о прекрасном пианисте из России. Вернувшись в гостиницу, Горовиц едва успел повесить на спинку стула пиджак и выпить стакан молока (этот стакан почему-то особенно умиляет всех биографов великого музыканта), как в дверь его номера постучал импрессарио Гамбургского филармонического оркестра. Страшно взволнованный, он сбивчиво объяснил, что оркестр ждет полный провал: его пианист внезапно заболел, а играть сегодня должны Первый концерт Чайковского.
— Когда нужно выступать? — серьезно спросил Горовиц.
— Через 45 минут, — ответил импрессарио.
Горовиц уже пару месяцев не играл Первый концерт Чайковского, но на то, чтобы вспомнить произведение, времени не оставалось. Дирижер Юджин Пабст, пожав пианисту руку, напутствовал: «Просто следите за моей палочкой!» — даже не спросив имени музыканта. Но следить пришлось ему
После первых же аккордов Горовиц полностью завладел вниманием зала, а дирижер просто помогал оркестру следовать за уникальным солистом. Это был невероятный успех
Успех, который газеты назвали «неслыханным со времен гастролей Карузо». Зал буквально взорвался, когда отзвучали последние аккорды.
— так описывал реакцию публики кто-то из критиков. Многие тут же рванули к выходу — за билетами на сольный концерт Горовица. Около трех тысяч билетов раскупили за полтора часа. Потрясенный Пабст, говорят, от волнения так крепко сжал плечо пианиста, что оно болело еще несколько дней.
— писали французские журналисты после дебюта музыканта в Париже. Его турне по Европе стало настоящей сенсацией. Чтобы очистить Гранд Опера от поклонников пианиста, которые никак не хотели расходиться, пришлось вызывать жандармов. С не меньшим восторгом встречали его в Лондоне, Вене и других европейских столицах. В январе 1928 года Горовиц отправился в Америку.
Repertoire and technique
Horowitz is best known for his performances of the Romantic piano repertoire. His first recording of Liszt’s Sonata (1932) is still considered by some piano afficionados as the definitive reading of that piece, after almost 75 years and almost 100 performances committed to disc by other pianists. Other pieces with which he was closely associated were Alexander Scriabin: Etude Op. 8, No. 12 D-sharp minor, Frédéric Chopin: Ballade No.1 in G minor, and many Rachmaninoff miniatures, including Polka de W.R.. He is also acclaimed for his recordings of the Rachmaninoff: Piano Concerto No. 3 and Franz Liszt: Hungarian Rhapsodies, as well as for his famous hair-raising transcriptions, especially of Liszt’s Hungarian Rhapsodies Nos. 15 and No. 2. Towards the end of the Friska section of the latter, Horowitz gives the illusion of playing with three hands as he combines all the themes of the piece. It was recorded in 1953, during his 25th anniversary concert at Carnegie Hall, and he stated that it was the most difficult of his transcriptions. Horowitz’s other transcriptions of note include Variations on a Theme from Bizet’s Carmen and Sousa’s The Stars and Stripes Forever. The latter became a favorite with audiences, who «expected» it as an encore. Later in life, he refrained from playing it altogether, because «the audience would forget the concert and only remember Stars and Stripes, you know.» Other well-known recordings include works by Schumann, Scriabin, Chopin, and Schubert. He also championed contemporary Russian music, giving the American premieres of the Sergei Prokofiev: Piano Sonatas No.6, Op. 82, No. 7, Op. 83 and No. 8, Op. 84. He also premiered the Samuel Barber: Piano Sonata and Excursions.
Spiritual music
He termed himself the last pianist to play «in the grand manner» (of the nineteenth century) in search for the «spiritual values» behind the notes and in the manner of a modern day Liszt, creating an aura of mystery equaled by no other artist of his day. Even his dress echoed the period of that time. He seemed proud when called «the Greta Garbo of the piano» and one manager recalled, that he had the best sense of self-promotion that he’d ever found in an artist. He was careful not to be over-exposed.
Horowitz’s extravagances were always well received by concert audiences, but not by some critics (Virgil Thomson was famous for his consistent criticism of Horowitz as a «master of distortion and exaggeration» in his reviews in the New York Herald Tribune). The style of Horowitz frequently involved vast dynamic contrasts, with overwhelming double-fortissimos followed by sudden delicate pianissimos. He was able to produce an extraordinary volume of sound from the piano, without ever producing a harsh tone, leading some to wonder if he had tampered with the hammers. He could elicit an exceptionally wide range of tonal color from the piano, and his taut, precise, and exciting attack was noticeable even in his renditions of technically undemanding pieces (such as the Chopin Mazurkas). He is also famous for his octave technique; he could play precise scales in octaves extraordinarily fast. When asked by the pianist Tedd Joselson how he practiced octaves, Joselson reports, «He practiced them exactly as we were all taught to do.» Horowitz’s unusual hand-position meant that he played with straight fingers, and the little finger of his right hand was always curled tight until it needed to play a note; as New York Times music critic Harold C. Schonberg put it, “it was like a strike of a cobra”. Sergei Rachmaninoff himself commented that Horowitz plays contrary to how they had been taught, yet somehow with Horowitz it worked. Another account has it that when asked by an interviewer why he played his octaves so loud and so fast, his response was, “Because I can!”
For all the aural excitement of his playing, Horowitz seldom engaged in bodily or facial histrionics on the stage. He rarely raised his hands higher than the piano’s fallboard, his body was immobile, and his face seldom reflected anything other than intense concentration.
Последний марафон
«Он вернулся!» — такими заголовками пестрели газеты в 1965 году, когда пресс-секретарь Горовица объявил, что пианист снова выйдет на сцену. Его ждал Карнеги-холл. Люди сутки стояли в очереди за билетами: за эти долгие годы молчания его не забыли.
— писал критик из одного нью-йоркского журнала.
Однако Владимир Горовиц лишь выглядит спокойным и уверенным в себе. Теперь он играет, будто полностью отгородившись от публики, будто желая спрятаться от нее, чтобы его наконец услышали, чтобы на первый план вышла музыка, а не его персона. После он снова уходит на пять лет — прячется от поклонников, записывает пластинки в абсолютном одиночестве.
Когда он вернулся вновь, ему было уже почти 70. Физическая слабость, казалось, не влияла на его исполнение. Тогда, в последний свой творческий период, он впервые за долгие годы приехал в Россию, где его встретили с восторгом, как «своего». Здесь уже почти закончились все ужасы большевистского правления, начало которого застал Горовиц. Но у него и сейчас не возникло ни малейшего желания остаться: сложно было простить родине убитого отца, уничтоженные судьбы близких.
Последние десять лет своей жизни он все время играл. Дважды побывал в России, съездил в Японию, снова вдоль и поперек объездил Европу. Свою последнюю пластинку Горовиц записал за несколько дней до смерти. 5 ноября 1989 года его не стало. Последним пристанищем музыканта стал фамильный склеп Тосканини в Милане. Завершился почти 70-летний музыкальный марафон великого Горовица, который мог стать гордостью и славой России, но о котором в энциклопедиях пишут «американский пианист».
Материал подготовила Алина Ребель, jelwish.ru
Кстати
«У рояля то же, что было и раньше»
Илья Папоян: «Хочу играть как можно больше!»
Концертную афишу нового сезона Приморской сцены откроет событие из цикла «Рахманинов — 150»
«Библио-Глобус» и «Ивановка» представят многоплановое мероприятие в Москве
Четырехдневная гонка финишировала в Московском музее Сергея Рахманинова
«Весь Рахманинов» в Тамбовской области
Разоренное гнездо
1914 год навсегда перевернул жизнь зажиточной интеллигентной семьи, с ее музыкальными вечерами и красивыми сервизами. Приход к власти тех, кто был ничем, но очень хотел стать всем, обернулся катастрофой для наследников купца Горовица. «В 24 часа моя семья потеряла все, — вспоминал Владимир Самуилович много лет спустя. — Своими собственными глазами я видел, как они выбросили наш рояль из окна».
Горовицам в буквальном смысле стало не на что жить. Володе пришлось договориться с руководством консерватории о досрочном окончании, чтобы начать зарабатывать концертами и помогать семье. Преподаватели не возражали: юноша с таким талантом больше не нуждался в их уроках. На выпускном он играл Третий концерт Рахманинова — одно из сложнейших произведений классической музыки, которое потом стало его визитной карточкой. Ему было 17 лет.
Получив документы об окончании консерватории, Владимир Горовиц стал выступать с концертами. Дебютировал в 1921 году в Харькове. Несмотря на смутные времена, смерть и пожары, бушевавшие вокруг, молодой пианист пользовался огромным успехом. Его виртуозное владение инструментом восхищало публику. Четыре года он концертировал по городам Советской России. Его называли «новым Листом», «Листом ХХ века». Казалось, что Горовиц не просто играл, а словно дышал музыкой, не нуждаясь в отдыхе. За год в одном только Петрограде он дал 23 концерта, исполнив более сотни произведений. Публика рукоплескала, критики недоумевали, понимая, что у них на глазах взошла новая звезда — настоящий виртуоз, равных которому не найти.
Peers’ Quotes
Van Cliburn
His art sprang from the great Russian school of pianism that gave scope to melody, breadth to sound and vision to a narrative.
His intense search for beauty, not only in the musical arts but also in the visual arts, was the fabric of his being.
Gaby Casadesus
His technique was dazzling and so natural that it seemed effortless.
Santiago Rodriguez
None of this ‘let the music speak for itself’ nonsense. He challenged you with his playing and you either loved it or hated it. But there was no ignoring it.
Gabriel Tacchino
Horowitz’s pianism was complex as was his musical being. It was through him that a great part of the twentieth century could realize the meaning of what could be accomplished in the realm of technical mastery. Horowitz knew how to infuse new life into the piano. His success will be encouragement for all pianists in the future.
David Bar-Illan
The only virtuoso of our time who could be mentioned in the same breath with the two greatest composer-performers of the piano, Liszt and Rachmaninoff.
Bella Davidovitch
Today, many confuse the electrically charged playing of Horowitz with playing merely fast. It was ever so much more than that. After hearing him, one felt compelled to play, carried away by the force of his inspiration.
Vladimir Feltsman
Vladimir Horowitz had accomplished what he was born to do. He died with a full life behind him and at the height of his glory. In a way he had already become immortal during his lifetime and his voice will always be present in this world, his song floating above us forever.
Тоска и слава
В 1936 году Владимир Горовиц внезапно отменяет все концерты и надолго погружается в депрессию. Ни любящая жена Ванда, ни друзья и поклонники не могут до него достучаться. Вывести музыканта из подавленного состояния удается лишь его властному тестю: говорят, именно Тосканини заставил виртуоза вернуться на сцену. Во время творческого перерыва Горовиц вдруг понял, что те, кто критиковал его за слишком эмоциональную, нестройную, резкую манеру исполнения, в чем-то были правы. Вернувшись, он стал играть совсем по-другому. Критики писали, что Горовиц словно повзрослел после долгого отсутствия.
— говорил о том периоде пианист.
Когда в Европе грянула война, Владимир Горовиц без устали играет, а все деньги отправляет на борьбу с фашизмом. В 1944 году ему наконец дают американское гражданство. Он очень много работает, разучивает все новые и новые произведения. И снова впадает в депрессию.
К тому времени Тосканини уже умер, и Горовица некому было вернуть к жизни. Он объявляет, что выступать больше не будет, и запирается дома. CBS удается уговорить пианиста записать пластинку — сонаты Скарлатти и Черни, которые обычно разучивали как учебные упражнения. В его доме оборудовали мини-студию: пианист отказывался общаться с людьми и выходить на улицу без особой надобности. Стены этой студии были единственными слушателями великого Горовица в течение долгих двенадцати лет.
Новая земля
К тому моменту музыкант уже понимал, что ехать обратно в Россию нельзя. Советский консул в Париже требовал, чтобы он немедленно вернулся на родину. Но Горовиц не спешил, надеясь, что появится шанс насколько возможно оттянуть момент возвращения. И такой шанс появился — его пригласили в Соединенные Штаты. Гастроли явно превращались в побег: большевики угрожали, мать умерла, отца арестовали — тот успел лишь еще раз повидаться с сыном в Париже, куда приезжал, возможно, и для того, чтобы уговорить вернуться. Прилетев из Франции, Самуил Горовиц тут же оказался в ГУЛАГе.
Оглушительный успех брата не принес счастья и Регине — она до конца своих дней была скромной преподавательницей музыки в Харьковской консерватории, хотя сам Горовиц часто говорил, что играла она лучше, чем он. Все это разрывало его сердце, но спасти родных было уже нельзя, а возвращение в Россию означало неминуемую гибель. Ему пришлось принимать решение, — пожалуй, самое тяжелое из тех, что может выпасть на долю человека. И он его принял: навсегда отказался от надежды когда-нибудь вернуться на родину. Решение это станет для пианиста неизбывной болью, которая будет отравлять радость музыкальных побед. Хотя и победы тоже давались непросто.
Прослышав о гамбургском триумфе Владимира Горовица, американские импрессарио потребовали, чтобы турне по Штатам он начал с Первого концерта Чайковского. Пианисту вроде бы не о чем было беспокоиться: до сих пор публика ему рукоплескала. Но его партнером на премьере был своенравный сэр Томас Бичем — британский богатей, о котором шептались, будто бы славу дирижера он просто-напросто купил. Бичем явно был наслышан об эмоциональной манере игры Горовица и стал намеренно замедлять темп произведения. Пианист быстро понял, что при таком исполнении ему не удастся показать и десятой части своих возможностей, и, невзирая на дирижера, стал наращивать темп. Критики позже писали, что к финалу выступления «клавиши дымились». Во время антракта зрители аплодировали стоя, никто не расходился. На следующий день в «Нью-Йорк таймс» игру Горовица сравнили с необузданностью толпы дикарей, подогреваемой боевым барабаном. Музыкант чувствовал себя победителем.
Свидетелем этого триумфа был его кумир — Сергей Рахманинов, которого потрясла игра пианиста. Композитор знал, что Горовиц собирается играть и его Третий концерт, и предложил вместе порепетировать. Они репетировали в подвале фирмы «Стейнвей»: Рахманинов играл оркестровую партию, Горовиц умирал от восторга.
— вспоминал он.
Рахманинов, поначалу скептически отнесшийся к интерпретациям Горовица, вскоре понял, что так его произведения не сможет сыграть даже он сам.
— рассказывал впоследствии пианист.
С тех пор Рахманинов больше никогда не исполнял свой Третий концерт. Спустя много лет он снова оказался в зале, где Горовиц играл это самое любимое свое произведение
Чтобы не привлекать к себе внимание, композитор скромно сидел на задних рядах, но в финале не выдержал, вскочил с места и через весь зал направился к сцене, чтобы пожать руку великому пианисту
— произнес взволнованно Рахманинов. Горовиц всегда играл по-разному и в тот раз превзошел самого себя.
Виртуоза из Советской России — красивого, яркого, импульсивного (многие говорили, что Горовиц был очень похож на Шопена) — с восторгом приветствовали в Америке. Его принимали в домах известных аристократов, а прославленный дирижер Тосканини выдал за него свою дочь Ванду. Внук киевского купца зажил как английский граф: скупал произведения великих художников, заказал себе уникальный рояль. О нем писали лучшие мировые журналы, его портреты были повсюду. Но тоска разъедала сердце пианиста
Вскоре он стал тяготиться повышенным вниманием публики. Ему казалось, что американцы не в состоянии понять то, что он может им рассказать