В ММДМ прозвучал «Военный реквием»
30.03.2006 в 18:28, количество просмотров:
2545
В Московском международном Доме музыки состоялся очередной концерт цикла «Великие кантаты и оратории. Антология жанра». Прозвучало одно из самых известных ораториальных сочинений второй половины XX столетия — «Военный реквием» Бенджамина Бриттена. Созданное в начале 60-х сочинение исполняется в Москве не так уж часто. Причин как минимум две. Первая: для исполнения требуются не только хорошие оркестр и хор и точный подбор солистов, но и отдельный камерный оркестр (или, если угодно, инструментальный ансамбль), которому автор отводит весьма значительную роль. Вторая причина — определенное предубеждение публики против современной музыки (хотя современным композитором творившего полвека назад Бриттена называть как-то уже неловко)
Тем более важно, что нынешнее исполнение прошло на столь высоком уровне
За пульт Национального филармонического оркестра России встал американский дирижер Джеймс Конлон, специалист по музыке XX века, много работающий и с симфоническими оркестрами, и в оперных театрах. Сдержанная манера Конлона, который даже в оркестровых кульминациях точно дозирует свою жестикуляцию, оказалась очень созвучной эстетике Бриттена. В «Военном реквиеме» нет какого-то особого трагического надрыва. Диалог двух убитых солдат сопровождается описательными звукоподражаниями в оркестре: звучит сигнал горна, барабанная дробь, слышен отдаленный грохот взрывов. Но все это происходит в отдалении, может быть, за толщей земли, а может быть, и за наслоением прошедших лет.
Впечатление от «Военного реквиема» в интерпретации Конлона заставило вспомнить военный мемориал, увиденный в свое время в финской Савонлинне. За ровными рядами надгробий прилег, облокотившись на землю, юноша. Скульптору удалось соединить в его фигуре силу жизни и ощущение трагической ошибки исчезновения этой жизни с лица земли. Бриттен выстраивает схожую интеллектуальную конструкцию. Диалог двух погибших солдат вражеских армий, узнающих в собеседнике врага и примиряющихся там, где нет войн и необходимости убивать, завершается словами солистов «Дайте нам поспать», которые по смыслу закольцованы с каноническим Реквиемом, призывом дать вечное успокоение. В «Военном реквиеме» не стоит искать пафоса героического самопожертвования. В нем звучит лишь горькое сожаление о бессмысленных жертвах. И в этом — ощутимое различие позиции автора с современной ему официальной идеологией.
Стихи Уилфреда Оуэна, использованные Бриттеном в сочетании с латинским текстом, были написаны во время Первой мировой войны и стали музыкой после Второй мировой. Стремление не искать правых и виноватых определило в свое время интернациональный состав солистов мировой премьеры 1962 года. В первом исполнении приняли участие певцы из стран, не столь давно воевавших друг с другом: английский тенор Питер Пирс, немецкий баритон Дитрих Фишер-Дискау и сопрано из СССР Галина Вишневская. Московский концерт следовал установившейся традиции. Кристиан Герхаер и Татьяна Павловская представляли Германию и Россию соответственно. Лишь тенор оказался из другой страны-союзницы — Джон Эйлер родился не в Британии, а в США.
Время сняло остроту исторического противостояния. Примером тому может служить и судьба Джеймса Конлона. Достаточно сказать, что американский маэстро много лет совмещал работу в Парижской Опере и пост генеральмузикдиректора города Кельна, а в нынешнем году после долгих лет, проведенных в Европе, возглавит театр у себя на родине, став главным дирижером Лос-Анджелесской Оперы.
Основной заслугой Конлона в прошедшем концерте можно назвать умение соединить воедино усилия разных коллективов. Национальный филармонический оркестр, хор Академии хорового искусства под управлением Виктора Попова проявили себя с самой лучшей стороны. Удачным местом для концерта оказался и Светлановский зал Дома музыки. В его современной рационалистической пластике не всегда органично воспринимаются произведения композиторов-романтиков. На этот раз архитектура не только корреспондировала с музыкой, но и позволила реализовать задуманную Бриттеном пространственную структуру, в которой детский хор и орган визуально и акустически отделены от оркестра.
В апреле удачный альянс Конлона и НФОРа предложит москвичам еще одну концертную программу, в которую войдут «Четыре морские интерлюдии» из оперы Бриттена «Питер Граймс», «Море» Дебюсси и «Русалочка» Александра Цемлинского. Можно подумать, что Конлон входит в число штатных дирижеров московского оркестра. Но нет — он просто хороший союзник, который серьезно относится к своим профессиональным и творческим обязанностям.
Дмитрий Абаулин
Концерт-посвящение Шостаковичу
Роман Королёв-Намазов, 29.09.2012 в 14:02, количество просмотров:
7399
Закончился концерт. Публика мерно и немного вальяжно выходит из Большого зала. У Зоологического музея ко мне подбегает женщина и задает вопрос:
— Простите, это случайно не Вы стояли у выхода и сказали, что Восьмая симфония — это «Солярис»?
— Нет, — осторожно отвечаю я. — Я ошиблась, видимо…
— Я ошиблась, видимо…
— А как Вам концерт?
— Я сидела и пыталась максимально расслабиться… медитировала, одним словом. Да и вообще, все понятно в этой музыке…
Так завершился для меня концерт оркестра Мариинского театра, посвященный Дню рождения Шостаковича. Я еще долго шел в раздумьях о том, что же было так «понятно» моей случайной собеседнице в музыке Шостаковича…
* * *
Первый концерт Шостаковича, исполненный в этот вечер Денисом Мацуевым, возможно и не задал столько вопросов, сколько мог и должен был. Тут и вправду было все понятно — вот Шостакович иронизирует, вот он даже острит, вот перед нами бунтарь, смеющийся над банальностью и пошлостью, вот — доведенный до отчаяния и сумасшествия поэт, а вот — несчастный влюбленный, бродящий по ночным улицам… Но насколько напряженный юмор у Шостаковича! Даже в самых светлых и нежных моментах концерта нас не покидает острая боль, а ирония вдруг оказывается доведенной до самой настоящей агрессии. Нервозность и колючая вычурность начинают поражать воображение. Откуда такие крайности, вызывающие то сострадание, то смех, то слезы? Шостакович не дает ответа. Он просто играючи улыбается.
Восьмая симфония Шостаковича — настоящая грандиозная фреска, «документ эпохи». Как и в день столетнего юбилея композитора, именно эта из всех пятнадцати симфоний вошла в программу исполнения. Потрясающая по глубине психологизма и максимально точно отражающая художественно-философскую концепцию Шостаковича, она является при этом одним из самых сложных и трагических опусов композитора.
Десять лет отделяют Восьмую симфонию от концерта. Пережиты кровавые 30-е, самая страшная война — в своей кульминационной фазе. Снова обращаясь к жанру симфонии (после успеха «Ленинградской»), Шостакович создает не просто хронику страшных испытаний личности, это не только свидетельства очевидца того зла и разрушений, которые несет война, это «исповедь художника» — совершенно новый подход к осознанию личности в рамках авторской психо-эмоциональной матрицы. Шостакович конструирует посредством музыкального языка ситуацию, когда личность вопреки всему не умирает, а продолжает своим метафизическими качествами заполнять пространство. Ставится общий вопрос — смысл страданий человека перед лицом смерти.
Гергиев смещает акценты в драматургии симфонии, усиливая контраст крайних и средних частей, что отодвигает кульминацию всей симфонии к середине (третья часть). При исполнении симфонии он добивается того эффекта, когда абсолютная концентрация и погружение оркестра в партитуру вызывает полное подчинение слушателей всему музыкальному действу.
После убийственной механики третьей части и надгробной пассакалии четвертой — появилась надежда на спасение. Но ответ Шостаковича в том, что он снова не дает ответа. А оставляет после себя еще много вопросов. Мысль его движется дальше. Она активна, присоединяя к себе добродетель каждого сидящего в зале. Она оставляет все космическое зло, она заставляет испытать то, что может дать нам только музыка Шостаковича, которую невозможно «взять» сразу, ибо дано очень много.
Автор фото — Александр Шапунов
